А.Ильичев
По пути древних новгородцев
"Профиздат"
Оцифровка
и корректура: И.В.Капустин
(окончательная
правка моя J )
История отечественного северного мореплавания
начала свой отсчет более десяти веков назад. Пути проникновения новгородцев к
берегам Белого и Печорского марей были различны.
1. Шли по реке Шексне в Белое озеро, затем по
реке Ухтомке в озеро Волоцкое,
далее волоком к озеру Долгое, из него по реке Модлоне
в озеро Польшемское, далее через реку Ухтомку, озеро Воже, реку Свидь, озеро Лача попадали в реку
Онегу и по ней в Белое озеро.
2. Шли из Белого озера по реке Ковжа, потом волоком до реки Вытегры;
далее через озеро Онежское, реки Водла и Черева на
волок до озера Волоцкое, по рекам Волошев,
Поча попадали в озеро Кенозеро,
далее по реке Кена в Онегу и Белое море.
3. По рекам Волге, Шексне, Славянке,
Никольскому озеру, волоком в озеро Благовещенское, далее по рекам Порозовица, озеру Кубенское,
рекам Сухона в Северну Двину и Белое море.
(Подробнее см.: Плечко
Л. А. Старинные водные пути, ФиС, 1985.)
До сих пор историки не пришли к единому мнению
относительно путей миграции древних новгородцев на Север. Но одно бесспорно:
каждый из этих путей был накрепко привязан к воде - рекам, озерам, иногда даже
к мелководным ручьям. Недаром первых новгородских землепроходцев называли
ушкуйниками (по мнению некоторых исследователей, от производного слова «ушкуй»
- лодка). Конечно, «привязка» к воде была вынужденной. Древняя Русь не
изобиловала хорошими дорогами, к тому же даже самый сильный конь не мог конкурировать
грузоподъемностью с самой захудалой лодкой.
Совершенно определенно можно утверждать, что
история отечественных Великих географических открытий - это в первую очередь
история освоения водных путей.
Флот древнего Новгорода не был разнообразен,
он в основном состоял из набойных ладей, шитиков,
ушкуев, сойм. Чтобы лучше понять проблемы древнего судоходства, необходимо
обратиться к истории судостроения.
Первым плавсредством
па Руси, как и везде, бесспорно, была вязанка из четырех-пяти сухих бревен или
пучков камыша, то есть элементарный плот.
Более сложные и поздние по времени конструкции
состояли из каркаса, сплетенного из гибких, скорее всего ивовых, прутьев,
обшитого со всех сторон корой и кожами. Такого типа лодки были известны
повсеместно. В Америке - индейские пироги и эскимосские каяки. На побережье
Северного Ледовитого океана - собранные из шкур морского зверя, дерева и костей
животных чукотские и ненецкие байдарки. В Средней Азии - лодки, сшитые из
обработанных воловьих шкур.
Подобные конструкции были очень легки, быстры
на ходу, удобны для переноски через волоки и пороги. Но применение их было
ограничено из-за малой грузоподъемности, недостаточных остойчивости и
прочности, невозможности использовать на открытых водоемах.
Следующий тип древних судов -
ладьи-однодеревки. Такие суда строились из одного цельного ствола осины, липы,
дуба. Дерево валили, обтесывали, снаружи придавали ладьеобразную форму, внутри
выдалбливали или выжигали углубление - желоб. Потом колоду распаривали и
раздвигали кольями до придания желаемой формы и размеров. До нас дошли
свидетельства очевидцев, описавших стволы-гиганты, из которых выходили ладьи,
вмещавший 8-10 человек и столько же лошадей! Но, конечно, деревья такой
величины были редкостью.
В целом ладьям-однодеревкам были присущи все
недостатки плетеных лодок. В первую очередь они были недостаточно остойчивы. О
степени безопасности плавания на подобных судах может свидетельствовать тот
факт, что сохранившиеся кое-где до нашего времени небольшие лодки-однодеревки в
народе прозываются но иначе как «душегубки».
В третьем типе судов, который можно условно
назвать переходным, колода-однодеревка составляла лишь основу - остов будущей
лодки. Увеличение высоты борта в подобных конструкциях достигалось путем приращивания к колоде дополнительных досок, образующих
надводный борт. В свою очередь, доски присоединялись друг к другу с «напуском»,
что позволяло с помощью мха и смолы герметически заделывать продольные швы.
И наконец, четвертая, наиболее совершенная,
конструкция - судно с наборным корпусом. Изготовление лодок в этом случае
начиналось с выделки досок (теса). Доски изготовлялись с помощью специальных
инструментов (скобелей, тесал и др.). Шпангоуты вытачивали из упругих корневищ.
Предварительно высверленные обшивные доски «набивали» на шпангоуты (отсюда -
набивная ладья). Между собой доски «сшивали» размягченной на пару вицей (отсюда
еще одно название - «шитик») или сбивали деревянными гвоздями - нагелями, Надо
заметить, что даже после того, как появились железные гвозди, способ скрепления
досок не изменился.
Наборные корпуса, несмотря на большую
технологическую сложность, оказались удобнее однодеревок с нашитыми бортами,
так как позволяли судостроителю закладывать судно любого размера вне
зависимости от габаритов «колоды»
Но и наборные конструкции, несмотря на
общность технологии, заметно разнились друг от друга. Одни суда закладывались
«от дна», они имели слегка разваленные в стороны U-образные шпангоуты и
совершенно плоское днище. Другие возводились «от киля», который служил основой
лодки и на который, как ребра на позвоночный хребет, насаживались шпангоуты и
обшивные доски.
Именно к такому типу килевых наборных судов и
относилась сойма - наиболее совершенная конструкция древнепоморских
судостроителей.
Сойма интересовала нас более всего. Попробую
объяснить почему.
Если, пусть приблизительно, известно, какие
суда эксплуатировались новгородцами на внутренних судоходных линиях, то на
вопрос, на каких судах они осваивали просторы Белого и Баренцева морей,
однозначного ответа нет. Надо признать, что этот период освоения северных вод,
превращения «сухопутных» новгородцев в «морских волков», поморов, изучен
недостаточно.
Мы хорошо знаем более поздние походы поморов
на Новую Землю, Грумант (Шпицберген), в Мангазею. Мы наслышаны о судах того времени - кочах, поморских ладьях, шняках, катоках. Но они, эти суда, появились лишь в XVI-XVII веках.
Появление их было обусловлено быстрым развитием торговых отношений между
северными посадами и Новгородом. Формула «спрос рождает предложение» справедлива
для любого времени. Товарооборот увеличивался. Практически неограниченный сбыт
находили шкуры, жир и благородная кость морских животных, пушнина,
«стратегическое» железорудное сырье, соль. Соответственно рос грузопоток,
направленный от зверобойных, соляных и железных промыслов к перевалочным,
обычно стоящим на реке, посадам. Эксплуатация маломерных судов стала убыточной.
Даже очень мореходное, но маловместительное судно не могло конкурировать с
неуклюжей, но с обширными трюмами «баржей», в один раз бравшей вдесятеро больше
груза. И тогда появились кочи, вместительные, до
А поморы, вернее, еще новгородцы
предположительно открыли Новую Землю в X веке. Существует предположение, что в
X-XI веках новгородцы достигали уже берегов далекого Груманта.
Первое документальное подтверждение подобных «трансморских» плаваний датируется 1032 годом, когда
новгородский посадник на Двине Улеб совершил со своей
дружиной далекий морской поход к Железным Воротам (по всей видимости, пролив
Карские Ворота).
В Новгородской летописи под 1114 годом
упоминается о хождении ушкуйников на Югру, лежащую по
обе стороны Камня (Уральского хребта). Фактически они прошли уже в Сибирь!
На каких же судах совершали они свои плавания?
На плоскодонных, вооруженных одним прямым парусом, неповоротливых, безкилевых ладьях? Сомнительно. На низкобортных, также
плоскодонных, чисто речных шитиках? Просто невозможно! Белое и Баренцево моря
считаются сложными для судоходства даже в наше время. Сильные ветры, крутое
волнение, мощные (до
Более всего для таких жестких условий
подходила сойма, по крайней мере так мы предполагаем. Крупная - до 12 и более
метров в длину, по одновременно легкая на ходу, маневренная, с «морскими»
обводами, вооруженная вместо одного прямого двумя более совершенными шпринтовыми парусами, приспособленная для плавания в
открытых водоемах (недаром наибольшее распространение сойма получила на
неспокойных Ильменском и Онежском озерах).
Косвенным подтверждением нашей гипотезы было
то обстоятельство, что поморский карбас (кстати, известный много раньше, чем кочи и ладьи) по своим размерам, обводам, парусному
вооружению практически ничем не отличался от соймы. Разве только высота борта
выросла на полметра да киль заглубился на 10-
О мореходных качествах карбаса свидетельствует
тот факт, что известный полярный исследователь Пахтусов
для проведения съемки и описания восточных берегов Новой Земли (со стороны
Карского моря) выбрал именно карбас длиной 12 и шириной около
В XVIII -XX веках карбас был, пожалуй, самым
распространенным на Двине и Белом море судном. Существовали различные
модификации карбаса - холмогорский, поморский, приморский, весновальный,
извозный и т, п. Использовали их для перевозки груза (например, извозные
карбасы, связывавшие Соловецкий монастырь с Большой землей, достигали
Конструкция соймы-карбаса оказалась настолько
удачной, что она практически без изменения дошла до наших дней. Еще в недалекие
60~е годы парусные соймы и карбасы широко использовались рыбаками на Онежском
озере и Белом море. Только на Ильмень-озере в конце
50-х годов в четырех рыболовецких колхозах насчитывалось более 130 парусных
сойм! А весельные карбасы считаются незаменимыми в рыбацком деле по сей день. В
то же время кочи, ладьи исчерпали свои конструктивные
возможности еще в начале прошлого века.
Мало отыщется в мире лодок, имеющих без малого
тысячелетний трудовой стаж! И совсем удивительно, что за эту тысячу лет
соймы-карбасы практически не претерпели конструктивных изменений. Надежно
работам древние конструкторы, что и говорить! Соймы пережили каракки Колумба и Магеллана, галеоны, фрегаты, барки,
стремительные клипера, первые пароходы и теплоходы и еще многих, многих своих
парусных, весельных и моторных собратьев. Дотянули аж до самого атомного
судостроения! Вот это биография! И повоевать довелось соймам. Каждый слышал о
Дороге жизни, соединившей блокадный Ленинград с Большой землей, но мало кто
знает, что в летний период дорога не прекращала своего существования. Заброска
продуктов в голодающий город и эвакуация населения осуществлялись с помощью
небольших судов, немалую часть из которых составляли соймы.
Наверное, сойма заслужила звание патриарха
отечественного флота. "Ведь даже небезызвестный оптик Петра I годится
старушке сойме в праправнуки!
Летом 1987 года мы, памятуя, что критерием
истины все же считается опыт, решились проверить свои теоретические изыскания и
одновременно мореходные качества сойм практикой.
В Архангельске за наличный расчет приобрели
списанный в утиль карбас постройки Соломоальской
судоверфи. Конечно, осознавать себя экипажем «утиля» не очень приятно. Но что
поделать, новый карбас кусался, и пребольно. По карману нам оказался лишь
карбас, списанный на дрова.
Справедливости ради отмечу, что хорошие лодки
всегда были и цене. В начале прошлого века холмогорский 40-футовый карбас с
полным вооружением оценивался в 75 рублей серебром. Но и работа тогда была под
стать цене - ручная, штучная! Каждый карбас свой секрет имел, свою изюминку.
Карбасных дел мастеров по всему побережью в лицо узнавали, как сейчас эстрадных
звезд. И служили те карбасы по 10-20 лет кряду. Без дела не стояли. И о льды их
било, и о камни терло, а они дюжили!
Как я уже говорил, конструкция карбасов-сойм
за последние 10 веков практически не претерпела изменений - тот же широкий
развал бортов, характерные округлые обводы днища, острая, скорее похожая на нос
корма. Разве только размеры нашего карбаса оказались чуть меньше средних
древненовгородских величин (если верить описаниям, длина сойм и поморских
карбасов в основном колебалась от 6 до
10 дней интенсивной работы понадобилось для
того, чтобы приблизить утильный карбас к древним оригиналам. Нарастили на
Кстати, кранец тоже не современное
изобретение. Еще казаки (а по некоторым данным, и древние русичи)
в те же далекие века для непотопляемости и повышения остойчивости вязали по
бортам своих «чаек» и «дубов» пучки сухого камыша. Воистину, новое - это хорошо
забытое старое. Теперь наш карбас почти ничем не отличается от
своего далекого прародителя. В чем мы могли убедиться, осмотрев в Архангельском
областном краеведческом музее модель поморского промыслового карбаса. От варила
(деревянная тренога и котелок) и очага, который поморы сооружали в кормовой
части, учитывая их пожарную опасность и отсутствие площадей для хранения запаса
дров, мы решили отказаться. А садок (деревянный короб от борта до борта, в
котором предприимчивые древние судовладельцы сохраняли в живом виде рыбу) и
вовсе не имело смысла сколачивать по
причине полного отсутствия этой самой рыбы. Рыба в отличие от сойм тысячелетний
период освоения северных земель, особенно последний временной отрезок,
характеризующийся интенсивным возведением целлюлозно-бумажных комбинатов,
благополучно пережить не смогла. Но это так, к слову. Древнепоморский ритуал спуска на воду
нового судна был очень сложен и очень запутай. Нужно было, чтобы в радиусе Экипаж «Стрика» составился из четырех человек:
В. П. Гуляев, работник одного из челябинских НИИ, А. А. Худалей,
студент-дипломник института культуры, Л. Ю. Суханова, художник рекламного
комбината, А. А. Ильичев, автор этих строк. В мореходных качествах карбаса нам пришлось
убедиться уже в первые сутки плавания. В море бушевал шторм. За двое суток
беспрерывно дующий восьмибальный северо-восточный
ветер, прозывавшийся в старых поморских лоциях «полуношник»,
нагнал 2,5-метровую волну. Пенные гребни волн - бельцы - осадили поверхность
моря до самого горизонта. Карбас обрушивался в раскрывшуюся между двух волн яму
так, что ухала вода под днищем. Фонтан брызг выстреливал из-под форштевня,
кропя водяными бисеринками паруса, палатку, рулевого. Карбас валился на
подветренный борт, но быстро выравнивался. Всхожесть на волну была прекрасной.
Карбас, несмотря на свой почтенный, тысячелетний, возраст, держался молодцом.
Что нельзя было сказать о его экипаже. Экипаж почти в полном составе «валялся»
в «каюте», безуспешно пытаясь совладать с накатывающимися приступами морской
болезни. Как видно, наши вестибулярные аппараты за год сухопутной жизни успели
отвыкнуть от «выматывающей душу болтанки». Внутри шалаша было хоть и сухо, но
еще более неуютно, чем снаружи. Шторм воспринимался только на слух. Рев,
шипение, дробные ударьг тяжелых капель о брезент,
хлопки парусины, охи и невнятная ругань рулевого, с трудом управляющегося со
ставшим таким непослушным рулем, - целая симфония, где всякая новая нота несет
в себе потенциальную угрозу. Любой незнакомый звук мог быть предвестником
надвигающейся катастрофы. Визгливо скрипнула мачта - я уже видел оборванные,
болтающиеся ванты, в лохмотья изодранные паруса. Громко брякнуло и «трюме» - я
сжимался в предчувствии, что сейчас «отпадет» дно. Рявкнул гребень
приближающейся волны - я представлял 10-метровую громадину, нависшую над
мачтами. Опасно доверять ушам своим в море! На «палубе» было много легче. Конечно, там
ветер, дождь, брызги, но там возможно здраво оценить происходящее. Увидеть, что
мачта стоит как влитая, что громогласная волна от основания до макушки едва
дотягивает до Я очень хотел выйти «на улицу», чтобы
почувствовать себя человеком, но продолжал лежать в спальнике. Я не мог
заставить себя встать! Я болел! Если кто-то считает, что морская болезнь - это
тошнота плюс еще некоторые неприятные, но, в общем-то, совершенно невинные аксессуары,
тот сильно заблуждается. Морская болезнь - это размягчение воли! Когда я хочу
встать, но не могу. Когда, несмотря на то что мне страшно, я предпочту умереть,
чем сдвинуться хоть на миллиметр. Когда даже вскрик «караул» требует
мобилизации всех моральных и физических сил. Интересно, как обстояло дело с
этой морской немощью в те далекие времена? Или народ покрепче был и не
выскакивал поминутно из таланта только затем, чтобы осмотреть смоленые борта
карбаса с наружной стороны? Да, экипаж карбаса явно не соответствовал
своему судну. И выражалось это, к сожалению, не только в бессилии перед качкой.
Это полбеды. Беда состояла в том, что карбас упорно не желал идти на ветер и
волну. Чем круче мы ставили его к ветру, тем значительнее становился дрейф.
Если при испытаниях на спокойной воде Двины мы умудрялись идти под 60° к
направлению ветра, то в море еле-еле удерживались на 80°! Наверное, роковую
роль игралн волны, которые, словно профессиональные
боксеры-тяжеловесы, мощными ударами гребней в правую или левую скулу сбивали
карбас с курса. Что мы могли им противопоставить? Ведь у нас не было ни шверта, ни заглубленного киля, которыми можно было бы
упереться в воду. Может, поморы секрет знали какой особый? Может, исторические
описания умолчали о маленькой конструктивной детальке,
без которой сойма не сойма, и карбас по карбас? Или мореходного опыта нам не
хватает? Или приливное течение стаскивает нас к берегу... Поди сообрази, когда
вокруг ревет, шипит, свистит стихия. Остается только сожалеть, что мы во исполнение
собственного решения не имеем права обратиться к помощи научно-технического
прогресса, даже к таким примитивным его формам, как шверцы
и бермудское парусное вооружение. Шприитовый,
конечно, хороший парус, но даже до архаичного разрезного фока ему, увы, далеко! Но как поморы-то здесь ходили? Сделаю
небольшое отступление. Поморы в основном совершали каботажные - в
пределах видимости суши - плавания. Подобный способ мореплавания являлся
вынужденной мерой, так как поморская навигация в значительной степени была
привязана к береговой линии. Кормщик, прокладывавший курс, «считывал» знакомые
заливы, холмы, обрывы и таким образом определил свое местоположение. В
дальнейшем на возвышенных точках берегового рельефа поморы устанавливали
каменные гурии или многометровые деревянные кресты, сориентированные большой
перекладиной по линии север - юг. Такие же кресты поднимали поморы в местах
гибели своих сотоварищей. В этом случае крест совмещал в себе функции навигационного
знака и «могильного камня». Даже смерть свою поморы ставили па службу делу
северного мореходства! Немало таких «маяков» разбросано но берегам Белого,
Баренцева и Печорского морей. Что же касается древних новгородцев, тем вдоль
берега плыть «сам бог велел». Ведь впервые шли, на ощупь! Не знали, что за
следующим береговым поворотом ждет Не знали даже, море ли эта вода до горизонта
или большое, вроде Онежского, озеро. Значит, и в том, и в другом случае был
каботаж. Однако известно, что прибрежное судоходство
много опасное морского. И рифов здесь больше, и мели чаще, и волна прибойная
круче, и маневра кораблю нет. Не моря боится моряк - суши, вернее, той узкой
полосы, где сходятся две стихии, твердь и вода, и где нет покоя ни судну, ни
человеку. Есть две возможности для судна, застигнутого
штормом вблизи суши: либо уходить штормовать в море, подальше от смертельно
опасных скал и отмелей, либо прикрыться от волн берегом. Для древних мореходов были невозможны оба эти
варианта. Удобных бухт и устьев, где можно было отсидеться во время шторма, они
еще не знали, а уйти в море им не позволяли слабые лавировочные
возможности судов. Особенно это, как мы смогли убедиться, проявляется по время
сильного волнения. Переждать непогоду на якорях, как это делали впоследствии
экипажи кочей и ладей, они тоже вряд ли могли.
Древненовгородские и первые поморские якоря представляли собой утяжеленные
камнями коряги. Сомнительно, что такие якоря могли противостоять сильному
волнению. Что же в таком случае предпринимали древние мореходы,
когда приближался шторм? Они попросту вытаскивали свои суда на берег! Это также
говорит и пользу того, что освоение северных вод шло на небольших судах. Как они умудрялись втроем-вчетвером
(обычный походный экипаж на сойме-карбасе в те времена) вытянуть 10-12-метровую
загруженную лодку на берег - представить трудно. Ведь это даже не «сухой»
волок, где на судно, поставленное на специальные катки, наваливались «всем
миром». Кто ходил в водные походы, знает, как сложно бывает вытянуть на берег
даже небольшую моторную лодку, особенно когда берег песчаный, а выступающий
киль глубоко зарывается в грунт. Как же новгородцы управлялись со своими
судами? Нам представилась возможность узнать это па практике. Ветер и волны
сбивали карбас к берегу. Хочешь не хочешь, а придется чалиться. Для начала применили обычный, испытанный на
Каспии, Арале да и здесь, на Белом море, прием. Прибой перескочили под полными
парусами, оседлав самую высокую волну. С ходу ткнулись носом в берег. А дальше
наша беспроигрышная тактика дала сбой. Форштевень уже глубоко завяз в, песке, а
корма продолжала оставаться на плаву. Подкатывающейся под днище волне не
хватало силы приподнять и протолкнуть карбас дальше. Несмотря на наши усилия,
«Стрик» разворачивало бортом к волне. В таком положении за час-два его зальет
водой и разобьет о берег в щепки. Что же делали поморы? А вот что... Под киль развернутого лагом к прибою карбаса
мы подсунули два тонких бревна. Теперь каждая волна, ударяя в борт, выталкивала
карбас из воды. Волна из врага превратилась в союзника. Нам даже не надо было
помогать. Карбас полз по бревнам, как по рельсам. Просто и остроумно. Огорчало только одно: что до окончания шторма
уйти отсюда вряд ли удастся. Торчать нам здесь до второго пришествия. - А вы как хотели? - нимало не удивился нашей
беде старый рыбак, подошедший к нам. - Поморы в такую погоду на печи сидели.
Только дурак с морем на кулачки идет! Что верно, то верно. Поморы без надобности на
рожон не лезли! Отправляясь в дальние плавания, они умудрялись прихватывать с собой
целые дома с печкой и трубой! Затянулась непогода или, наоборот, удачно
сложился зверобойный промысел - вытаскивали на берег бревенчатый сруб, раз, два
и сколотили дом! Щели мхом законопатили, дверь навесили, печь из прихваченных с
собой кирпичей сложили - живи не хочу хоть до следующего лета. При
необходимости поморы, каждый из которых был «и швец и жнец», с помощью самого
нехитрого инструмента могли переделать сруб в небольшое, но вполне мореходное
судно, а из нескольких срубов и коч сладить! Время, помноженное на умение, работало на
древних мореплавателей. Они в отличие от нас не были лимитированы отпуском. Они
могли позволить себе роскошь «ждать у моря погоды». Посидят недельку, а то и
месячишко (слава богу, рыбы и зверя тогда в любом месте водилось в изобилии - с
голоду не помрешь), а потом за деньков пять наверстают упущенное. Поморские
суда под попутный ветер могли пробегать за сутки до 250 верст! Спустя несколько часов после вынужденной
швартовки мы «осушились). Карбас стоял на сухом песке. Море плескалось метрах в
ста поодаль. Шутки беломорских отливов! Удачно смоделировав поморский способ
швартовки, мы волей-неволей должны были отработать поморский способ снятия с
мели. Как говорится, «взялся за гуж...». - Утро вечера мудренее, - сослался пусть не на
поморский, но все же древний эпос Гуляев. Прочий экипаж, измученный морской
болезнью, настаивать на немедленном перетаскивании карбаса не стал. За ночь прилив и волны обмели карбас песком,
словно сугробом. Казалось, берег постепенно заглатывает наше судно и скоро
только столбики мачт будут торчать над гладкой поверхностью песчаного пляжа. Любопытствующее местное население только
сочувственно вздыхало и пыталось разъяснить нам запутанный механизм местного
автобусного сообщения. Они были уверены, что наше плавание закончилось. Для
подтверждения показывали на шестиметровую сгнившую шлюпку, оставленную
экипажем, подобно нам, «на минутку приставшим к берегу». Но мы надежд не теряли. На берегу подобрали
подходящие бревна и ваги. Чего-чего, а плавника (обтесанные стволы, обломки
деревянных сооружений и тому подобный плавающий «мусор», выброшенный на берег)
по берегам Белого моря разбросано видимо-невидимо. По деревянному изобилию
Белое море, наверное, держит первенство среди прочих морей земного шара. Окопали
карбас вокруг. Веслом подрылись под киль возле форштевня, втолкнули в
образовавшееся отверстие вагу, дружно навалились - карбас привстал носом, но
лишь на несколько сантиметров. Наши мышцы явно не дотягивали до поморских
стандартов. Вспомнив Архимеда, мы сменили вагу па более
длинную. Разом дернули, приподняли карбас, подсунули под киль поперечное
гладкое бревно. Перехватили вагу, толкнули вверх. Карбас сполз на полметра.
Так, поочередно занося то нос, то корму, проехали метров двадцать. Нет, кое-что
мы все-таки умеем! Опробовали, правда менее успешно, и другой способ -
скатывание карбаса, поставленного килем на катки. Наш «Стрик» научился ходить
по суху, аки по морю! Несмотря на шторм, решили выйти в море. Во
время плавания по Беломорыо в 1983 году на каркасно-надувном
катамаране нам доводилось наблюдать, как лихо местные рыбаки перескакивали
прибойную полосу на маленьких весельных карбасах. Чем мы хуже? Не знаю чем, но оказалось, что мы хуже.
Прорваться сквозь прибой нам не удалось. Обрушивавшиеся гребни перехлестывали
через нос, разворачивали, сносили карбас к берегу. За несколько минут карбас
принял до 20 ведер воды, то есть к нашей тонне (суммарная масса корабля,
экипажа и груза) добавилось еще по меньшей мере Вымокшие и пристыженные, мы выползли на берег.
Как видно, море учило нас «поморской» выдержке. От нечего делать осмотрели берег. Суша
отнеслась к нам более дружелюбно, чем море. Буквально за 20 минут в ближайшем
жиденьком лесочке мы набрали ведро белых грибов. Прекрасный приварок к нашему
однообразному рациону, состоявшему исключительно из консервов и суповых
пакетов. Кстати, уж коли я заговорил о еде. Поморское
меню тоже не отличалось особенным разнообразием. Вот как описывает «стол»
промышленников на зимовье кормщик Амос Кондрат
Корнилов: «мука ржаная, кашица, крупа
овсяная, просо, толокно, горох, солод ржаной, масло коровье и постное,
молоко с творогом, салата (ложечная трава) - трава вышиной в четверть аршина и
выше, листы у нее круглые, величиной с нынешний медный грошевик,
стебелек тонкий, корни не употребляют». «Салата» считалась хорошим противоцинготным
средством. Ее ели поморы в сыром виде, варили или «квасили» впрок. На случай потери или порчи продовольственных
запасов поморы заготовляли «тесто» - в «бочку пресной воды насыплю муки ржаной
и сделаю тесто, замеша нагусто, и, вынувши, покладу 15 мешки». Такой своеобразный пищевой «концентрат»
поморы использовали в качестве неприкосновенного продуктового запаса. Лишь на следующее утро мы смогли выйти в море.
Причем выйти красиво - под одними парусами - ног не замочив! Шли ходко, но, к
сожалению, не долго. Через 15 часов условия плавания ухудшились. То тут, то там
стали попадаться поливухи - камни, стоящие наравне с
поверхностью воды. Волны кипели («мырили») на них
бурунами. Но поливухи хоть увидеть можно было.
Большую опасность представляли предательски невидимые корги
- один или несколько подводных камней. Тронет такой камушек днище, и наше судно
рассыплется по досочкам. Лавируя между рифами, мы
наконец уперлись в непреодолимую каменистую чуру -
длинную хрящеватую отмель, далеко вдававшуюся в море. Обогнуть ее нам не
хватало ни судоходных возможностей карбаса, ни умения. Крутые прибрежные волны
сбивали, сносили нас на камин. Из всех возможных направлений нам оставалось
доступным одно: назад. В море нас не пускал ветер, вперед - чура. Пришлось, лавируя между бурунами, тянуться к
ближайшей лещади - ровной, гладкой подводной мели, где волнение почти не
ощущалось. Не отпускал нас летний берег. Никак не отпускал! В тот же день, на берегу, мы случайно
обнаружили «корабельное кладбище». Из песка торчали рассохшиеся за многие
десятки лет шпангоуты, форштевни, обшивные доски. Словно скелеты выдуло ветром
из глубин земли и веков. Иногда лишь киль выступал на поверхность земли. Тут же
неподалеку грудой валялось с десяток старых, цельнокованых якорей. Откуда эти
якоря и карбасы (а судя по обводам и размерам, это были именно они) появились
на этом безымянном песчаном берегу? Кто может знать? История освоения северных
морей задает немало подобных вопросов. В море вышли через двое суток, предельно устав
от сухопутного ничегонеделания. Чтобы дать представление о нашей жизни на
плаву, обращусь к своему дневнику. «21 июля. Заступаю на очередную ночную вахту.
Натягиваю широченные - трех человек впору засунуть - штормовые штаны.
Содрогаясь от холода, вползаю в отсыревшую резиновую куртку. Сверху напяливаю
спасительный жилет, не столько для безопасности, сколько для «согрева». На термометре 1° С. на календаре июль! Густой
туман мелкими каплями оседает на парусах, скатах шалаша, 50-литровой бочке с
пресной водой, на одежде. Холодными влажными пальцами проползает за воротник,
ощупывает теплую спину. Бр-р-р. Три минуты интенсивно
дрожу всем телом так, что зубы лязгают. «Вытрясаю» из организма дополнительные тепловые
калории. Вроде потеплело. Сверяю курс. Плохо. Очень плохо! Выбираю шкоты
большого и переднего парусов, пытаюсь встать круче к ветру. Выигрываю десяток
градусов. Но заметно снижается скорость. Теперь карбас стоит на курсе, тихо
дрейфуя кормой в противоположную от желаемого направления сторону. Чуда не
случилось. Вновь стравливаю шкоты, уваливаюсь под ветер.
Устанавливаю автопилот - растягиваю руль к бортам двумя капроновыми копчиками.
Буду продолжать ходить туда-сюда, пересекая собственный «рекомендованный» курс,
на каждые Ветра почти нет, поэтому дрейф неощутимый.
Волны шуршат под днищем, лениво шлепают о борт. Трудно представить, что еще
совсем недавно они громоздились друг на друга, громыхали гребнями и вообще вели
себя В точности, как малолетние хулиганы на провинциальной танцплощадке. От безделья и полной моей здесь ненужности
стало клонить в сон. Включаю приемник. Динамик радостно бормочет про надои в
средней полосе, футбол, жару в Судане, про необычно холодное лето в
Архангельской и Вологодской областях. Спасибо, это я уже знаю. Лучше бы мне
объяснили, куда они подевались, эти 8 недостающих до среднемесячной температуры
градусов. Да, в Судане сейчас тепло. Жаль, что поморы не
ходили на промысел морского зверя к берегам Африканского континента или хотя бы
в Колхиду, как древние греки. Гнал их черт на Север. Интересно, кто-нибудь выше их ко льдам
поднимался? Разве только викинги. Нет, пожалуй, и те не поднимались Викинги -
завоеватели, Что им на Севере делать? Кого грабить? Только разве медведей
белых, но те за просто так шкуру не отдадут. Другое дело поморы. Те за зверем шли. А зверь,
он везде сыщется и на Северном полюсе даже. Работяги были, В тьму-таракань шли за СЫТОЙ жизнью. И в Скандинавию ходили,
и в Ирландию. Когда уже в самом конце XV века на Шпицберген первые морские
экспедиции пришли - избы поморские обнаружили. Удивились очень. И только.
Оформили свое первооткрывательство, Не отдавать же в
самом деле пальму первенства мужику-помору! Мы сами сейчас ладьи викингов рассматриваем,
языками цокаем в восхищении. Хорошие корабли - спору нет. Быстроходные. Как раз
впору, чтобы жертву загнать или от погони уйти. Новгородские соймы попроще
были, понеказистее. Только поднимались на них древние русичи
в широты, о которых викинги слыхом по слыхивали. В Норвегии ладьи - предмет национальной
гордости. Памятники ей ставят, музеи открывают, по щепочке собирают, склеивают.
А мы наши суда древние даже по названиям не знаем. А ведь за ними история
стоит. Да-а. Вот такие странные
мысли голову посещают посреди моря Белого. Или, может, волны их нашептывают.
Они-то те времена помнят. И карбасы, и соймы, и кочи.
И сколько голов буйных на дне морском успокоение нашли, ведают. Для них 1 000
лет - это вчера. Снова сверяю курс, подтягиваю тяги автопилота.
Скоро уже 5 часов. Через час будить Людмилу Суханову на вахту. В спальнике сейчас тепловой комфорт. Вытянусь,
щекой в спасжилет, заменяющий подушку, ткнусь и буду
спать аж до самого обеда... А потом были обычные морские будни - вахты,
бесконечные ночные сидения над компасом, макароны по-флотски, откачка со дна
карбаса «незначительных атмосферных осадков» и еще многое другое. Только
везения так и не было! Все последующие шесть суток плавания явились
«сплошным метеорологическим кошмаром»! Дни напрелёт
ветер дул в лоб, и всегда только в лоб! Мы хитрили, закладывали гигантские
десятимильные галсы, молились всем поморским и известным нам языческим богам -
тщетно. Архангельская метеостанция с маниакальным упорством передавала
северо-восточный ветер. Только однажды ветер сменился на западный, но случилось
это именно в тот момент, когда мы, наконец отчаявшись выйти в Горло Белого
моря, завернули карбас на Соловецкие острова. Порой казалось, что не ветер вертит нашим
флюгером, а, наоборот, заевший флюгер указывает, куда дуть ветру. А еще сверху
беспрерывно моросило, капало, текло, лило, хлестало как из ведра. А снизу
ревело, шипело, брызгало. Столбец термометра бросался от 0 к 20°С и обратно. И
влажный туман пропитывал одежду и одеяла. Все как в настоящем северном
плавании. Но нет худа без добра. Говорят, неудача учит
лучше везения. Наверное, так. Каждая совершенная ошибка одаривала нас знанием.
Каждая миля, пройденная «на ветер», оказывалась ценнее десяти оставленных за
нормой под распущенными «бабочкой» парусами. Нашей изначальной целью было проверить
мореходные качества карбаса-соймы в самых экстремальных условиях - мы получили
идеально-отвратительные условия, о каких можно только мечтать. Чего же судьбу
хулить? Радоваться надо! Только почему-то плохо получается... С каждым новым днем и даже часом мы осваивали
старинную морскую практику. Мы научились выбирать наилучшие для нашего шпринтового парусного вооружения курсы. Обнаружили, что
«Стрик» чрезвычайно чутко реагирует на центровку. Достаточно было одному члену
экипажа переместиться хоть на метр, и карбас «сваливался» с курса. Мы в полной
мере оценили совет рыбака-помора: «Смелее задирайте нос, Чем выше нос, тем легче
ход». Мы сообразили, что киль все же маловат. Поняли, что искусством осмолки
днища мы далеко еще не овладели. Множественные наплывы, пузыри, «ямы»,
цеплялись па ходу за воду, снижали скорость, мешали маневру. Постепенно мы «влазили
в шкуру» древних мореплавателей. Учились понимать карбас и море, все увереннее
держались на курсе и даже, несмотря на все тот же встречный ветер, умудрились
достичь Зимнего берега. Нет, не такая уж она «простая», техника X
века. Есть чему нам поучиться у древних новгородцев и их преемников - поморов.
Ох есть! Отпуска заканчивались, и мы вынуждены были
«заложить руль» на Архангельск. И снова нам не повезло! Ветер вдруг стих, и
целью сутки мы штилевали в видимости архангельских труб, вызывая нездоровое
оживленно в рубках проходящих мимо океанских сухогрузов и контейнеровозов.
Только на последнем ходовом отрезке уже в Двине, мы смогли убедиться в ходовых
возможностях «Стрика». Участок от центра Архангельска до Малых Карел, несмотря
на встречное течение, карбас прошел со средней скоростью 6 узлов в час! Такую
бы прыть да на пяток дней раньше!!! На том наше «старинное» плавание и
завершилось, «Стрик» до будущего лета встал на зимнюю стоянку. Но мы надеемся,
ему еще придется пощупать форштевнем морской лед... Невелико плавание - всего 
- Все правильно! Не,- дошло через голову, дойдет через мокрые штаны! -
перефразировал Саша Худалей известную армейскую
поговорку.
В самом Архангельске местные пацаны возле карбаса крутились, хорошая лодка,
говорят, у нас батьки точно на таких на рыбалку ходят! И никто им не сказал,
что не «одни их батьки», а еще 40 поколений людишек русских выходили на таких
лодках «рыбицу брать». А потом удивляемся, откуда на майках иностранные надписи
берутся».